Проблемы криминализации ваххабитско-религиозного экстремизма в условиях российской правовой системы
Появление не свойственного для имеющего многовековую историю отечественного опыта религиозных отношений нового вероучения – ваххабизма – вызвало достаточно острую напряженность в диалоге между конфессиями и деноминациями России, в ряде случаев приобретающую форму открытого противостояния, религиозной розни и в конечном итоге служащую плодотворным и непосредственным источником религиозного экстремизма.
В то же время за прошедший 20-летний период массового распространения этой идеологии на территории Российского государства не разработана нормативно-правовая база, способная адекватно особенностям складывающихся конфессионально-религиозных отношений заведомо предупреждать неправомерные направления и формы их развития. Актуальность разрешения складывающейся проблемы, подтверждаемая все более разноплановыми исследованиями различных научных направлений, обоснована прежде всего объективным возникновением религиозной розни вследствие факта принципиально различного истолкования сакральной субстанции духовными орденами, монопольно заявляющими о своих претензиях на священную истину. Причем данная проблема, обозначенная в связи с присутствием ваххабизма, не может сводиться исключительно к последнему, поскольку подобное религиозное течение, не сочетающееся со сложившейся в России гармоничной системой конфессионального диалога, вновь может образоваться на разгорающейся арене религиозных столкновений, серьезно угрожающих государственным интересам стабильности и поступательности во всех сферах общественных отношений.
Применительно к законодательству Российской Федерации правовая база профилактики ваххабитско-религиозного экстремизма представлена главным образом Уголовным кодексом Российской Федерации и федеральными законами «О противодействии экстремистской деятельности» от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ и «О противодействии терроризму» от 6 марта 2006 г. № 35-ФЗ. Уголовный закон, устанавливая ответственность за осуществление экстремистской деятельности, выделяет следующие ее уголовно-правовые формы:
- публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ);
- возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства (ст. 282 УК РФ);
- организация экстремистского сообщества (ст. 282.1 УК РФ);
- организация деятельности экстремистской организации (ст. 282.2 УК РФ).
При этом ни в одной из приведенных статей уголовного закона не приводятся определения используемых понятий, обозначающих законодательно запрещаемую преступную деятельность, не характеризуется сам предмет, послуживший смыслом уголовно-правового запрета. Так, например, что представляют собой запрещаемые «публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности», «возбуждение ненависти либо вражды», «экстремистское сообщество», «преступления экстремистской направленности», «запрещаемая судом экстремистская деятельность религиозной организации или объединения», из диспозиций статей Уголовного кодекса, использующих данные термины, остается неясным, в то время как за совершение указанных действий устанавливается уголовная ответственность.
Необходимость правоприменителя по своему усмотрению толковать приведенные правовые нормы либо имеющее место очевидное несовершенство законодательного регулирования или иная возможная позиция не снимают объективной проблемы разработки нормативно-правовой базы, способной действенно служить эффективной профилактике ваххабитско-религиозного экстремизма.
Необходимо отметить, что рассмотренные формулировки, содержащиеся в Уголовном кодексе, были внесены после принятия Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» и призваны привести уголовное законодательство в соответствие с подходами, сформулированными в нем. Однако констатировать тот факт, что проблема с определением понятия преступления экстремистской направленности исчерпывается реализацией Федерального закона № 114, в том числе путем приведения в соответствие с ним норм уголовного и иных законов, не представляется возможным по нижеследующим причинам:
– во-первых, в Федеральном законе от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ законодатель избегает определения понятий экстремистской деятельности и экстремизма путем непосредственного описания признаков, составляющих их суть, а лишь указывает на ряд действий, рассматриваемых проявлениями этих запрещенных деяний. Такое положение создает проблему неоднозначности понимания смысла правовых норм, обозначающих явления экстремизма категориями, разночтение которых в Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности» и в Уголовном кодексе допускается законодателем;
– во-вторых, не раскрывается специфическая особенность деяний, предусмотренных Уголовным кодексом в качестве самостоятельных преступлений, послужившая основанием и смыслом их включения в признаки вновь выделяемого состава преступления экстремистской деятельности либо в группу формулируемых составов преступлений экстремистской направленности. Позиция законодателя, выделяющего уже криминализированные деяния в качестве признаков новых преступлений «экстремистской направленности», очевидно, свидетельствует о непоследовательности правового подхода к профилактике экстремизма вообще и ваххабитско-религиозного экстремизма в частности;
– в-третьих, понятийная неразборчивость, инициированная некомпетентностью в вопросах криминологической экспертизы нормативных актов, создает правовой вакуум, не позволяющий фокусировать предупредительно-профилактическое реагирование непосредственно на особенности ваххабитско-религиозного экстремизма в частности и вести сколько-нибудь продуктивную борьбу с экстремизмом вообще.
Устранение вышеобозначенных проблем законодательного уровня служит необходимым условием предупреждения ваххабитско-религиозного экстремизма, но в то же время не исчерпывает проблему нормативно-юридического решения его правовой профилактики, не могущую быть устраненной вследствие реализации лишь общего подхода борьбы с экстремизмом и требующую индивидуально-правового и правоприменительного подхода. Для последовательного осуществления этой задачи необходимо первостепенное выявление особенностей ваххабитско-религиозного экстремизма как самостоятельного подвида экстремистской деятельности и дальнейшее определение юридического механизма противодействия, адекватного выявленной его специфике.
Прежде всего необходимо исходить из аксиомы рассмотрения ваххабитско-религиозного экстремизма в качестве суррогата Ислама, внешне воспроизводящего некоторые присущие ему обрядовые формы, но в содержании противоречащего вероубеждению и принципиальным каноническим догматам, служащим столпами мусульманской религии. Суть этих противоречий раскрывается в сугубо религиозном контексте, не являющемся предметом настоящего исследования, однако важно иметь в виду единогласное решение представителей всех действующих в рамках доктрины Ислама каноническо-правовых школ (мазхабов), однозначно заявляющих о противоречии вероучения ваххабизма религии мусульман и акцентирующих внимание на несопоставимости и крайней противоположности данных явлений, а также указ муфтия Мекки, вынесенный в период возникновения учения ваххабизма и признававший его, с точки зрения религиозного права, преступным и наказуемым смертью!
Российская правовая система, исходящая из общепризнанных принципов и норм международного права, закрепляющая демократические начала правового государства и гражданского общества в основном законе, а также провозглашающая светский характер формы государства, не приемлет позицию категоричного запрета свободы совести и мнений, в том числе порождаемых вероучением ваххабизма, соответственно, при условии его существования в конституционных рамках, без ущемления прав граждан на свободу вероисповедания и следование своей религии. Следовательно, вопрос отношения к ваххабизму, понимаемому как конституционно гарантируемую свободу мысли и слова, должен сводиться к определению правового режима, в котором последний может оставаться недосягаемым для правового воздействия.
Существующая практика регулирования конфессионально-религиозных отношений не может служить оптимальным вариантом разрешения обозначенной проблемы, поскольку ваххабизм, находясь вне сферы предупредительного воздействия, объективно инициирует религиозную рознь с последователями Ислама, оставаясь при этом недосягаемым для должного правоприменительного реагирования.
Так, прокуратура г. Москвы прекратила уголовное дело в отношении директора издательства «Бадр» Тахира Абдурахманова «за отсутствием в его действиях состава преступления». Уголовное дело было возбуждено по ст. 282 ч. 1 Уголовного кодекса РФ «Возбуждение религиозной вражды» (имеется в виду редакция уголовного закона, действовавшая до 2003 г. – М. А.), после того как издательство «Бадр» выпустило манифест основателя ваххабизма Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба «Книга единобожия».
Прекращение уголовного дела в отношении издателя книги, принадлежащей перу основателя экстремистской идеологии, рождает не самые приятные ассоциации и воспоминания.
В свое время приснопамятный Сергей Степашин, посетив экстремистский анклав в Карамахи, назвал ваххабитов «симпатичными экстремистами» и, заключив договор, позировал в подаренной ими бурке для прессы. Затем уже последовало вторжение боевиков Басаева и Хаттаба в республику, теракты и т. д.
Не хочется верить, что разрешение свободно распространять ваххабизм, которое дает решение прокуратуры, есть результат все той же политики «качелей», как ее называл погибший от рук террористов муфтий Дагестана Сайидмухаммад-хаджи Абубакаров. Он имел в виду усилия некоторых силовых структур, которым было выгодно не решать проблему в корне, а уравновешивать, как они полагали, различные тенденции в мусульманском сообществе (2, с. 13).
Результаты неконструктивной позиции законодателя в вопросе профилактики ваххабитско-религиозного экстремизма приобретают крайне негативные формы, дискредитирующие в целом государственную власть и само государство перед лицом насчитывающих миллионы последователей религиозных общин России.
Попытке предупреждения складывающейся ситуации, не получающей должного правового разрешения на общефедеральном уровне, обязана законотворческая деятельность регионов по противодействию ваххабитско-религиозному экстремизму, например, законопроект, внесенный Народным Собранием Республики Дагестан, предусматривавший запрет «ваххабитской деятельности». Важно отметить, что эта инициатива была вполне правомерна и объяснима: трагические события 1999 г. на территории Дагестана, связанные с вооруженным нападением последователей ваххабитско-религиозного экстремизма, требовали адекватного ответа. В то же время анализ законопроекта показал, что в нем не был сколько-нибудь ясно регламентирован механизм разграничения запрещаемой ваххабитской деятельности, не были обозначены критерии ее юридического определения. Такая ситуация не позволяет в правовом отношении выявить антисоциальную сущность ваххабитско-религиозного экстремизма, не нарушая законодательно провозглашаемую свободу мнений и вероисповедания.
В законодательном плане вероучение ваххабизма необходимо разграничивать от явления ваххабитско-религиозного экстремизма, требующего, на наш взгляд, самостоятельного правового определения и криминализации. Ваххабизм, согласно предлагаемому нами правовому решению, следуя провозглашаемым принципам свободы мнений, совести и вероисповедания, необходимо идентифицировать в качестве самостоятельной религии, имеющей собственные догматические основы, каноническую систему ценностей и обрядово-церемониальную форму. Причем ваххабизм при таком подходе должен официально заявлять о своем самостоятельном культе, не претендуя на исключительную интерпретацию ценностей и вероположений, отстаиваемых Исламом.
Ваххабизм не должен получать правовую возможность выступления от имени религии Ислама в его толковании мусульманской конфессией, действующей в России и ее регионах. Он получает только собственный сегмент в правовом пространстве регулирования конфессионально-религиозных отношений, не претендуя на вмешательство в сферу, не принадлежащей ему теологической субстанции веками сложившихся религий Российского государства. В противном случае ваххабизм, с присущим ему инородным толкованием религиозных постулатов, не заявляющий в очевидной и достаточно явной форме о своей идентификации в качестве самостоятельной, отличной от Ислама религии, вторгающийся в не принадлежащую ему сферу мусульманского вероучения, должен, безусловно, рассматриваться как ваххабитско-религиозный экстремизм, объективно вызывающий рознь с последователями конфессии Ислама в России (1, с. 9).
Ваххабитско-религиозный экстремизм, в настоящее время не обнаруживающий своего законодательного определения, не выступает самостоятельным объектом уголовно-предупредительного воздействия, поскольку противоправными признаются лишь те из некоторых его последствий, которые фиксирует не имеющая в действующем российском праве нормативной альтернативы пресловутая категория «экстремистской деятельности» или «экстремизма». Не находя своей самостоятельной криминализации, ваххабитско-религиозный экстремизм не фокусирует непосредственно на себе весь потенциал предупредительно-профилактического реагирования, обрекая последний, тем самым, на нескончаемую борьбу с проявлениями религиозной розни, но не с ее источником.
Наглядная небезупречность существующей законодательной позиции предупреждения ваххабитско-религиозного экстремизма должна послужить основанием совершенствования правового подхода к его пресечению и самостоятельной криминализации.
1. Алиев М. Проблемы правового регулирования государственно-религиозных отношений с мусульманской конфессией в России//Ас-Салам. 2008. 7 апр. С. 9.
2. Гамзатов М. В России легализован ваххабизм?!//Исламский вестник. 2003. № 39–40. С. 13.
